Классики разошлись по книжным полкам в ожидании следующих указаний

Восстание Классиков Из Министерства образования в школьную библиотеку поступил приказ на сокращение классиков мировой литературы в количестве двух. А так как в стране была построена демократия, то Классикам самим предложили выбрать нужные кандидатуры. Собрались тогда гении пера в библиотеке и стали думать, кого можно первыми выгнать из школьной программы. - Пушкина, - предложил Гоголь. - Лицо у него какое-то не русское. - Сами вы, Николай Васильевич, малоросс. Только что языком не владеете, - обиделся Александр Сергеевич. - Это я-то не владею! А кто "Чуден Днепр при тихой погоде" сочинил? - Днепр теперь не наш, - заметил Иван Сергеевич Тургенев. - А меня вот никогда не выгонят. Я про русский язык специально на этот случай написал. И процитировал самого себя: "Во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины, — ты один мне поддержка и опора, о великий, могучий, правдивый и свободный русский язык"! - Да, Тургенева пока не тронут, - пригорюнился Лев Николаевич Толстой. - Вот у меня с церковью как-то в свое время не сложилось. Боюсь - сейчас припомнят. - И про суицид в "Анне Карениной" припомнят, - наябедничал тут же Достоевский. - И про Катюшку Маслову. - А давайте выгоним Маяковского, - немного смущенно предложил поэт Блок. Классики одобрительно зашумели. Революционного поэта они не очень-то привечали. - Облако ему в штаны засунуть еще, - съехидничала поэтесса Зинаида Гиппиус. - "Я волком бы выгрыз бюрократизм", - ответил ей Владимир Владимирович и сел писать заявление об уходе. - Так, один есть - с облегчением произнес Федор Михайлович Достоевский. – Но надо найти еще. Может, кто сам себя предложит? - Тем временем Маяковский вышел за дверь и второй раз застрелился. - Чехова - нельзя. У него чахотка. Есенина тоже. Про Русь писал, про березки. Может Горького? – предположил Достоевский. "Мать вашу", - рассердился Алексей Максимович, щурясь через усы. Да мою "Мать" еще лет двести изучать будут в школе. Не говоря о гордо реющем Буревестнике! - Тогда давайте выгоним Салтыкова-Щедрина", - предложил писатель Фадеев и тут же спрятался за поэтом Блоком. - Уж больно он остер для сегодняшнего дня. Вот чего только стоит этот его пассаж: "Российская власть должна держать свой народ в состоянии постоянного изумления". - А меня и выгонять не надо. Сам уйду! - Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин сплюнул и вышел за дверь, за которой и споткнулся о поэта Маяковского. - Ну вот, собрание окончено, - удовлетворенно сказал писатель Пришвин. - Вот писали бы про природу и оставались бы в учебниках навечно. Как я. А пока Толстому и Достоевскому приготовиться бы надо. С вещами и на выход. Все про душу человеческую писали. Про птичек надо, про зверушек разных. Да, Иван Андреевич? Баснописец Крылов только посапывал в своем кресле. Он опять проспал все заседание. Но тут очнулся: - Потому и не выгнали пока, - сказал Иван Андреевич потягиваясь. - Кто эзопов язык вовремя освоил - тот и уцелел. "Вороне как-то Бог послал кусочек сыра"... Но никто его уже не слушал. Все Классики разошлись по книжным полкам в ожидании следующих указаний из Министерства Образования. Следующие указания поступили довольно быстро. Из школы выгнали Толстого и Достоевского. Идут они, бороды от удивления чешут. - Столько лет в школьной программе и вот на тебе, - озадаченно говорит Лев Николаевич. - Ну вас-то, Федор Михайлович, турнули, это еще как-то можно понять. Зачем детишкам все эти страсти-мордасти. Опять же про Сонечку Мармеладову подробности ни к чему-с будут. Да и старушку по голове - как-то, извините, моветон. - Милостивый сударь, Лев Николаевич. Я в отличие от вас признан всем мировым сообществом как мастер психологического романа. А у вас только сопли-вопли получаются, уж простите великодушно. Не знаете, Пушкина Александра Сергеевича еще оставили? А ведь тот "Гаврилиаду" бесовскую написал. - И до Пушкина дело дойдет, я полагаю. Но меня все равно должны были последним выгнать. Ведь я Классик! - Нет, я Классик! - Нет, я! Тут навстречу им идут Матфей, Варнава, Андрей, Лука, Марк, Иоанн и Иуда. - Вот кто вместо нас теперь в школе будет, - прослезился Лев Николаевич. - Может ну ее эту школу. Давайте рванем в Монте-Карло. Рулетка, вино хорошее, развлечения разные! - А давайте. А потом старушку топориком! - Из Минобраза? - Ее самую! И обнявшись классики мировой литературы пошли прочь оттуда, где их привечали долгие, долгие годы... Прошло еще совсем немного времени. В школьной библиотеке по пустым полкам гулял ветер. Оттуда уже был удален Михаил Юрьевич Лермонтов. За то, что посмел писать про Кавказ в неподобающей нашему времени форме. И не извинился. Чехова Антона Павловича тоже не пощадили. Антисемитизм пришили за фразу: «Нет такого предмета, который не подошел бы еврею для фамилии». Булгакову статью впаяли за критику социальной группы «Швондер и товарищи». Гоголя выгнали за нос и за то, что не стал писать про бандеровцев, а любил свою Малороссию. Некрасова за вопрос «Кому на Руси жить хорошо». Пушкина по совокупности по наущению церкви за «Сказку о попе и его работнике Балде» и за «Гаврилиаду». Блока за то, что не любил Маяковского… В общем, остались в библиотеке из Классиков только Тургенев и Шолохов. - А вас почему еще не выгнали? - спросил Иван Сергеевич Михаила Александровича. - Всё хотят узнать, кто на самом деле «Тихий Дон» написал, - ответил Тургеневу Шолохов наливая себе сто грамм. - И кто же, - поинтересовался Тургенев ради вежливости. Он вообще считал, что после «Отцов и Детей» писать романы бессмысленно. -Не помню, - ушел от ответа Шолохов. А давайте поспорим, что вас быстрее меня из нашей библиотеки выкинут. - Нигде время так не бежит, как в России; в тюрьме, говорят, оно бежит еще скорей. – процитировал сам себя Иван Сергеевич и перешел на шепот. – Я ведь и сам теперь не рад, что «Муму» написал. Боюсь, припишут насилие над животными или еще что. Тут двери в школьную библиотеку отворились, и рабочие стали ставить на полки какие-то книги в дорогих переплетах. - Опять Библию привезли, - заметил писатель Шолохов, наливая себе очередные сто грамм. Возят и возят, возят и возят. А вы, Иван Сергеевич, веруете? - Я верю в человеческий разум. Но судя по тому, что теперь могу только с вами и новенькими общаться, этот разум куда-то испарился. А ведь раньше, представьте, с Пушкиным встречался, с Лермонтовым, с Белинским. С Герценым пиво пили в Париже и о судьбе русской словесности рассуждали. Шолохов обиделся. - Я, между прочим, тоже Классик. Только советский… Но тут откуда-то сверху прозвучал голос: - Снимайте, снимайте с полок все это старье. Все снимайте до единой книги. Столько лет место только занимали! - Ну, что, на посошок, - предложил писатель Шолохов писателю Тургеневу. - А давайте, - не стал отказываться Иван Сергеевич. – И пойдемте потом наших искать, что мы тут с вами потеряли. Где-то ведь они обосновались. Кто-то их еще наверняка читает! И дверь в школьную библиотеку захлопнулась. Причем писатель Шолохов хлопнул ей так сильно напоследок, что дверь слетела с петель и упала. И тут раздался пронзительный женский крик: - А-а-а! - Похоже, что топорик все-таки нашел ту старушку из Министерства Образования, - сказал Иван Сергеевич и удовлетворено хмыкнул себе в бороду. После окончательного и унизительного изгнания из школьной программы люстрированные Классики мировой и русской литературы собрались в Монте-Карло. Там, где с недавних пор отдыхали писатели Достоевский и Толстой. После многих десятилетий, проведенных на книжных полках в школьных библиотеках они даже поначалу немного растерялись. Слишком много солнца и свежего воздуха сразу обрушилось на них. - А мне даже нравится это общество потребления, - воскликнул известный сибарит и баснописец Иван Андреевич Крылов догрызая очередное копченое свиное ребрышко и запивая его чешским пивом "Пилснер" из огромной кружки. - Нам-то здесь хорошо, - поправив шляпу ответил Ивану Андреевичу писатель Чехов с интересов разглядывая в пенсне проходящих мимо раздетых солнцем женщин. - Но как же бедная наша Родина. Как там она без нас? - Цветет и пахнет, - заметил писатель Бунин. - Нам ли эмигрантам первого поколения этого не знать. - Раз уж попали сюда, надо теперь как-то приспосабливаться. - Да, говорят там целых 86 процентов не хотят нас больше видеть, - с таинственным видом произнес писатель Достоевский, в сотый раз пересчитывая выигранные вчера в казино деньги. - Так, это на вечер отложим. Со Львом Николаевичем сходим к шансоеткам. Прелестный я вам скажу клуб тут неподалеку обнаружил. - Хватит, хватит, Федор Михайлович, достоевщину нам свою разводить, - раздраженно заметил писатель Булгаков. - Никаких там 86 процентов нет и быть не может. Просто власть в России снова захватили швондеры. Я писал об этом одном их своих романов. И весьма надеюсь, что хоть кто-то из здесь присутствующих его читал. - Мы все любим читать только себя, - смущенно заметил поэт Блок. - По крайней мере я точно. Вот только послушайте какой ритм: " По вечерам над ресторанами горячий воздух дик и глух"... "И правит окриками пьяными весенний и тлетворный дух", - тут же продолжил чтение писатель Бунин. - Сядьте, Саша. Вы еще слишком молоды, чтобы рассуждать о судьбах страны. - А я предлагаю поднять восстание и заставить тех самых швондеров вернуть нас детям. В школьную программу. - горячо воскликнул писатель Чернышевский. - Я с вами совершенно согласен, Николай Гаврилович - поддержал его Лев Николаевич Толстой. - Вот только с Федором Михайловичем мы к шансоеткам сходим и я готов. И процитировал самого себя: "«Чтобы жить честно, надо рваться, путаться, биться, ошибаться, начинать и бросать, и опять начинать и опять бросать, ибо спокойствие – душевная подлость». Все Классики замерли в благоговейном молчании. Так проникновенно мог написать только Великий Классик. Правда писатель Достоевский улыбнулся про себя. Он один знал, что пишет лучше Толстого, но не собирался здесь этого доказывать. - Но мы же не можем ходить в атаку, бросать гранаты, - заметил Антон Павлович Чехов. - мы умеем только сочинять. - Вот дайте мне, к примеру, обычный утюг и я напишу о нем рассказ. - Да, наше оружие только перо и бумага, - согласился писатель Чернышевский с писателем Чеховым. - А давайте тогда напишем им письмо. Представляете, какие подписи будут под ним стоять! - Согласен, - горячо откликнулся на это предложение Федор Михайлович Достоевский. - Только моя подпись будет первой! - Нет, моя, - возразил ему Лев Николаевич. - Нет, моя, - смущенно влез в спор Великих Классиков поэт Блок. - Ведь это я написал: "Да, скифы мы, да азиаты мы"! - Сядьте, Саша, - немного раздраженно сказал ему писатель Бунин. - Даже я здесь не собираюсь спорить с нашими любителя шансона и казино. Надо все делать по справедливости. У кого тиражи больше - тот и будет первым! И тихо сидящий в углу Пушкин улыбнулся в ответ. Посовещавшись, Классики поручили писать письмо Ивану Сергеевичу Тургеневу, как обладателю самого каллиграфического почерка. Тот сухо поблагодарил, достал из потертого временем и дорогами саквояжа перо, бумагу и чернильницу и перекрестившись принялся за работу. "Милостивые государи и государыни, просим вас проявить всю свою волю и сознательность и принять решение, кое устроит всех нас включая..." - Стоп, стоп, стоп. - стукнул по столу кулаком писатель Сорокин. - Ну кто так пишет! - Простите, милостивый сударь, а вы кто будете. Не узнаю, - Иван Сергеевич с интересом посмотрел на непонятно откуда появившегося писателя. - Да я тут мимо проходил просто. Увидел такое количество знакомых с детства портретов и поразился! Ну, кто теперь так пишет! - А как надо? Прости, как вас по имени-отчество. - Для всех вас просто Володя. Поймите, ваши писательские экселебрисы давно в прошлом. Поэтому и выгнали всех из школьной программы. Куда меня, кстати, и на пушечный выстрел не подпускали. И ничего. Жив-здоров. Вместе с вами теперь здесь отдыхаю. А к тем наверху надо писать иначе! - Ну так и помогите нам, - зашумели Классики. Тогда писатель Сорокин достал из портфеля ноутбук и, выпив из чашки Достоевского кофе двойной эспрессо, начал сочинять письмо. - Так, на имя кого будем писать? - Я думаю к министру народного просвещения надо обратиться, - почесав бороду заметил Лев Николаевич. - Или к министру культуры. - Вместо культуры у нас уже давно прачечная, - улыбнулся Сорокин. Впрочем, можно попробовать. И тем и этим напишем. Только писать надо на понятном для них языке. И загрузив "Word", писатель Сорокин принялся за работу. Обступившие его Классики заглядывали через плечо и удивленно цокали языками. - Неужели теперь вместо "милостивые судари" надо писать "пацаны", - удивлялся писатель Чехов нервно крутя пенсне в руках. - А что такое "не толкать фуфло"? - интересовался писатель Куприн у поэта Некрасова. Но тот только смущенно разводил руками. - И разве можно Министру Культуры советовать "заткнуть хайло" и "отвечать за базар". И что такое "хайло"? - хватал всех за руки писатель Короленко. Наконец, письмо было написано и распечатано на принтере. Писатель Сорокин с интересом посмотрел на обступивших его Классиков. - Ну что, будем подписывать? Все в нерешительности замерли. Каждый из них страстно желал вернуться на привычные полки школьных библиотек. Но опускаться ниже плинтуса, чтобы достичь уровня Министерства Культуры никто не хотел. - Может, как обычно, топориком, - вдруг предложил Лев Николаевич Федору Михайловичу. На них, похоже только топориком теперь можно. - А я согласен, - смущенно сказал Саша Блок. И встал рядом с Достоевским. И тогда, допив пиво, поднялся с кресла баснописец Крылов. А за ним встали Пушкин (со словами о русском бунте, бессмысленном и беспощадном) с Лермонтовым и Гоголь с Некрасовым. И Паустовский, Бабель, Шукшин. И даже дважды покончивший самоубийством поэт Маяковский вернулся в строй. - Ну, что, на Москву? - оглядел собравшихся вокруг него Классиков писатель Достоевский. - Ого. Человек двести нас будет. Сила, однако. Неужели не справимся? И только писатель Сорокин стоял в стороне, не решаясь примкнуть к знакомым с детства Великим Писателям. И думал о продолжении своего "Дня опричника". Д.Зотиков <Октябрь 2016>